– Пока нужно поддерживать конкурсные, то есть учительские, кондиции – будет сидеть… Некоторые со временем зарабатывают «пенсию», – добавил он. – Мой выдающийся Желтухин Третий в конце жизни несколько лет жил свободно, на воле. Пел в свое удовольствие. Я, впрочем, занимаюсь выведением таких певцов, которые безо всякого притемнения могли бы петь. Но… традиции лучших песен требуют жесткого обучения.
– Какая балерина! – фыркал он. – Балерин с такой грудью не бывает. Это Барышня, Эська. А еще была Стеша… Были Большой Этингер, Дора с ее «грудкой», испанка Леонор… И все это – Шекспир, Гомер и Софокл, и тень отца Гамлета…
Да ты, дружок, и сам мог бы купить место на «Монтрёе» и, попыхивая сигаретой или трубкой, торчать в дождь и в зной на тамошней площади, торгуя изысканным барахлом.
Почему же проделать такую элементарную штуку здесь, с ее отцом ему казалось немыслимым?
– Вы – расхлябанный, эгоцентричный сукин сын, понятия не имеющий о времени?
Только Шаули, простодушный друг, к которому он переехал «пожить» на неопределенное время, но избегал говорить о своих делах, уходил из дому по утрам и пропадал до позднего вечера, а иногда и возвращался под утро, – только лицо Шаули осталось в памяти естественным: ни притворного сочувствия, ни натужной приветливости. Впрочем, в тот период Шаули и сам был чертовски занят в одной операции, то и дело исчезал, а вернувшись, просто заваливался спать, ничего не рассказывая и не объясняя. Друг с другом они общались короткими бытовыми фразами или оставляли записки: «Хорошо бы хлеба купить», или: «Хумус кончился».