– Вы – расхлябанный, эгоцентричный сукин сын, понятия не имеющий о времени?
Только Шаули, простодушный друг, к которому он переехал «пожить» на неопределенное время, но избегал говорить о своих делах, уходил из дому по утрам и пропадал до позднего вечера, а иногда и возвращался под утро, – только лицо Шаули осталось в памяти естественным: ни притворного сочувствия, ни натужной приветливости. Впрочем, в тот период Шаули и сам был чертовски занят в одной операции, то и дело исчезал, а вернувшись, просто заваливался спать, ничего не рассказывая и не объясняя. Друг с другом они общались короткими бытовыми фразами или оставляли записки: «Хорошо бы хлеба купить», или: «Хумус кончился».
Леон хмуро пробормотал, что работы сейчас выше крыши и за год он никуда не выбрался, кроме как в Бургундию, к Филиппу.
(Сейчас она иногда жалела, что в одну из ночей ушла, не попрощавшись; жалела, потому что в Леньке, при всей его незамысловатости, была какая-то застенчивая сдержанная нежность. И жаль, что не осталось «рассказа» об их чудесной «четверке крутых би-боев» – диск с этими снимками пропал в Рио вместе со всем остальным, в старом рюкзаке, унесенном бандитами.)
Тогда он осторожно осведомился, не будет ли наглостью, если его подруга Николь… она еще ни разу не бывала на греческих островах… И в ответ столь же молниеносно: «Добро пожаловать, Николь!»
Больше всего на свете ей хотелось отдать концы, отчалить, провалиться в черную полынью сна… здесь, на безопасном семейном кораблике…