Вот странно. А я за полгода уже вроде начал к ним привыкать…
– В Самоцветных горах, – сказала мать Кендарат.
– Славный мальчик, – прошелестел голос. Так мог бы заговорить мёртвый бурьян у дороги. – Но не тот, кто нужен бедной Катим…
– Мавут никогда не сумеет постичь всю глубину кан-киро, – толкнув пятками ослика, сказала она. – Это искусство не даётся тому, кто не умеет чувствовать чужую боль как свою. Мавут избрал путь чужой боли. Ты не такой.
– Мой отец, – продолжал Иригойен, – вскакивал среди ночи, зажигал свечу и принимался рисовать столы с поддонами для битого льда. А потом неделю ругался с камнерезами и поил их вином, чтобы они сделали ему обычную скалку, только гранитную, да выгладили хорошенько. С этой скалкой он три дня не отходил от новых столов, не ел и не спал, так что мать страшилась за его рассудок… но на четвёртое утро испёк слоёные пирожки, которыми самому государю не грех было поклониться.
Он вынырнул, дождавшись, чтобы радужные круги перед глазами начали ускользать во тьму. Получилось, кажется, ещё хуже, чем первый раз.