Внутри дома всё было вверх дном. Лепёшки разлетелись по земляному полу, кусок растоптанного сыра белой кляксой прилип к сапогу человека, вяло сидевшего под стеной. Иригойену хватило одного взгляда на его отвисшую челюсть и закаченные глаза, чтобы понять: этот встанет не скоро. Если встанет вообще.
Едва зажившей спиной на твёрдые колючие камни…
Он лежал на неровном полу, а над ним на четвереньках стоял Пёс. И кажется, удерживал глыбу, готовую переломать кости обоим.
Мастер-горнушник, лысый и словно иссохший от постоянного жара, тоже, как выяснилось, ходил послушать халисунского гимнопевца. Блюдо так понравилось ему, что он сам покрыл его тонкой поливой, обжёг и не взял причитавшихся денег. Зато посоветовал Шишини сделать ещё десяток таких же: «И сам куплю, и перед друзьями похвастаюсь!»
Не хочу я тебе ничего обещать, мать Кендарат. Ты не ешь, и руки у тебя горячие. И пахнешь ты не пчёлами и медоносными травами, а…
– Я очень давно знаю Мавута, – сказала Кан-Кендарат. – Ещё задолго до того, как твой отец присватался к твоей матери, малыш, мы ходили в учениках у одного действительно мудрого человека.