Вокруг Ингольва были эффектно разбросаны остатки столика, валялись бутылки с маслами и разноцветные мыльца.
- Доктор... – с мягкой укоризной проговорила Ингрид, тронув его за рукав, и послала мне извиняющуюся улыбку.
Петтер был как порох, готовый вспыхнуть от любой искры. Ни грана пошлости, ни крупицы вульгарности – только чистое пламя, жаркое и задорное...
Даже на «мальчишку» он не рассердился. Только до боли прижал меня к себе и вздохнул так глубоко, словно до сих пор боялся дышать. Густой и тягучий аромат амбры с легкой мускусной пушистостью словно поднимал над землей...
- Да, - хрипло ответил он. Откашлялся и добавил уже увереннее: - Я ничего не скажу полковнику, если он прямо меня не спросит.
Комната напоминала склеп, оставляя крайне гнетущее впечатление: темные стенные панели, вишневые гобелены, плотные шторы на окнах, пышный балдахин. Даже в солнечный день ни один лучик не проникал внутрь. И картина на стене, довлеющая надо всем: женщина лет тридцати в строгом черном платье, некрасивая, но настолько властная, выдающаяся личность, что неправильные черты выглядели почти гармоничными. Казалось, вот сейчас она шагнет из резной золотой рамы и примется отчитывать слуг, бестолково толпящихся у постели. Лежащая на ней старуха казалась злой карикатурой на собственный портрет – годы и болезнь никого не красят.