— Я вас понимаю, — сказал Константин, надевая пиджак. – Но поймите и вы, сейчас в моем положении худший стресс – изоляция от новостей. Я должен исполнять свои обязанности.
— Да, это «братья», — ответил генерал, голос в трубке звучал тускло и невыразительно, как благородное серебро, покрывшееся от времени черным налётом и густой пылью. – И они все ещё прорывают оборону Первой Бронеармии. Успех уже близок, но русские непрерывно подтягивают подкрепления. Есть вероятность, что завтра к вечеру они смогут сформировать новую полноценную линию обороны.
— Мистер Кларк приказал нам найти вас. Он в порядке, разослал павильоны, припасы и персонал по всем госпиталям и сказал, что не может просто сидеть и ждать. Он сказал, что извиняется.
Его страдания имели под собой весомую почву – главным своим сокровищем начальник числил пачку облигаций Государственного Банка Конфедерации, выпуска пятьдесят восьмого года. Говорили, что американцы погашают их первоочередно и по довоенному номиналу, без пересчетов. Так это было или нет, начальник не знал, но истово верил. И эта вера в ценность тощей стопки трехцветных квадратных листов с круглыми печатями и размашистыми подписями стала для транспортника всем. Она служила своего рода стержнем реальности, который позволял стоически переживать неприятности. Придет время, и заокеанский банк превратит свои долговые обязательства в настоящие деньги, не то, что обесцененный рубль.
— Конечно, расскажешь. И сегодня же чтобы Гедеон записался в добровольцы, по собственному желанию. Я все оформлю как добровольное раскаяние, и ещё приложу отзыв о патриотических кондициях.
Солдат явно не соглашался с «удовлетворительностью» состояния. Даже на вид было понятно, что его лихорадит. На отвязывание бинтов от шины бедняга смотрел с сосредоточенной неприязнью ожидания неизбежных мук.