При этих словах Фрикке оторвался от созерцания схем. Немногое могло удивить нобиля, и известие о том, что противопартизанские, мобильные части встанут в общий армейский строй, прозвучало как гром в разгар зимы.
Тихо звенели инструменты, гудел компрессор, подававший отфильтрованный воздух внутрь павильона.
Фрикке закрыл глаза, охваченный самыми дурными предчувствиями.
— Женщина! – Иван посмотрел на неё уже с откровенной злостью и даже угрозой. – Не надо со мной спорить! Если ты не дорожишь своей жизнью… — Терентьев бросил взгляд в сторону детской. – Вы оба можете быть в опасности. Ведь ты же мать!
Сознание снова поплыло, голоса адъютантов и связистов то гудели прямо в ухо, то отдалялись куда‑то вдаль. Что‑то забормотал врач, звеня сменными сосудами на капельнице. Наверняка в очередной раз призывал немедленно отправиться в больничную палату.
Говорили, что в подобных случаях римляне бросали кубик–тессеру, предоставляя выбор Судьбе, и на неё же перекладывая ответственность за возможный провал. Но в век торжествующего материализма гибель миллионов должна определяться более значимыми соображениями, нежели шестигранная игрушка.