Но когда несколько часов — предел того, чего можно добиться, то ради них пойдёшь на всё. Пожалуй, ради ещё пары-тройки, он сделал бы всё что угодно. Кто б только предложил. Некому. Подобно его ослепительному честолюбию, алмазно-яркие звёзды медленно истлевали в ничто, стёртые в пыль, когда с востока, из-за Героев, прокрались первые безжалостные признаки дня. Его последнего дня.
— Ладно. — Байяз утёр губы тряпичной салфеткой и поднял взгляд. — Так-то лучше.
Он озабоченно прислушался к наружному шуму, затем встрепенулся от громкого треска и неразберихи повышенных голосов, что-то в их тоне заставило его потянуться к сапогам. Многоголосье, вдобавок лошадиное ржание. Он сдёрнул меч и рванул в сторону полог шатра над входом.
— Как у них получается шутки шутить? Как они могут шутить проклятущие шутки?
— И взбодрись. Это не похороны. — Он пихнул старика под рёбра. — Пока. — После россыпи хохотков, которую он этим заслужил, стало не так тянуть обгадить штаны. Среди них слышался спокойный, низкий смех. Откуда-то с вышины. Входящий-Со-Стуком, и по всем признакам, на стороне Кальдера. — Ты держишь щит за меня?
Пока девушка переводила это своему отцу по-союзному, Утроба смотрел вниз, на красноглазого солдата, а тот смотрел в ответ. Вдоль его шеи тянулось большое пятно крови. Его, или Утробиной, или кого-то из мёртвых Утробиных друзей? Менее часа назад они боролись из последних обрывков сил и истово желали друг друга поубивать. Теперь же это не нужно. Заставляет задуматься, а было ли нужно вообще.