— Погодь, Рыжеворон. — Говорящий был большим старым воином, с массивной спутанной седой бородой и обнажённым блестящим мечом на коленях. Утроба не скрыл ухмылку, потому что это лицо он знал, и его шансы вроде бы повысились.
— Он же лучший военачальник! — Ей было нелегко удержаться: не схватить мага за лысину и не впиться в неё зубами. — Единственный, кто хоть пальцем пошевелил, чтобы прекратить бессмысленную бойню! А высокомерный болван Миттерик? Он вчера докомандовался до гибели половины дивизии! Королю нужны люди, которые…
Дикари таращились друг на друга, выпучив глаза на разрисованных лицах. Им страшно, поняла Финри. Один поднял дрожащую руку и указал на того, кто её придавил.
Поэтому Кальдеру оставалось лишь беспомощно улыбаться, и, стараясь отдышаться, стоять, где стоял, когда Трясучка шагнул к нему ещё раз, а потом ещё. Его устрашающий шрам нависал всё ближе и ближе. Достаточно близко для поцелуя. Достаточно близко для того, чтобы перед лицом Кальдера осталась лишь собственная искажённая, невразумительная ухмылка, отражение в мёртвом шаре железного глаза.
Никто из людей Миттерика его не поддержал. Они встали у моста, в сотне шагов позади. Он вышел в поле совершенно один — одиночка штурмовал позиции северян. Он неуверенно приостановился — затерянный в ячменном море.
Ручей не хотел его знать. Его почтение к Потоку таяло с каждой милей совместного перехода. По-видимому, всё, что заботило старого хера — держать ребят подальше от боя и давать тупейшие задания, такие как копать, таскать и разжигать костёр. А ещё заботило держать в тепле свою ногу. Если б Ручью хотелось делать бабью работу, он бы остался на хуторе и избавил себя от ночей на продувном ветру. Он пришёл сражаться, и завоевать себе имя, и свершать деяния, достойные песен. Он уже собирался всё это добавить, но Брейт потянул его за рукав, кивая вперёд.