— Он ещё издеваться будет! — Николка подскочил, обратив к брату злое покрасневшее лицо. — Тебе легко смеяться, а меня, может быть, убьют завтра! Ты представить не можешь, что это такое, когда тебя так просто, ни за что, хотят убить.
На крыльце стояла прикрытая блюдечком крынка молока. Обычно Фектя приносила ему парное. Неужто и впрямь уехали, зная, что уезжают? Вот так, в одночасье собрались… Если бы их увозили силком — хоть майорские люди, хоть кто другой — вряд ли похитители позволили бы оставить молоко уехавшему соседу.
Назад ехал печальный. Баба — дура, а всё одно — начальство. Пять лет каторги — не шутка. А хоть бы и меньше, всё одно невелика сладость.
— Тот самый. Его на селе Чюдоем кличут. Чуть что, он этак с присвистом: «Чюдны дела!..»
— Не знаю. В тридцать седьмой меня не тянет и в семнадцатый — тоже. Вот в тринадцатом году я был, ещё в ту пору, когда платками торговал. Ходил смотреть, какие там цены на фабричные материи.
«Дорогу знает, — отметил Горислав Борисович. — Значит, давно за мной следят».