Днём Горислав Борисович съездил в город и привёз добрые вести: Фектя разродилась, ребёночек, хоть и сильно недоношенный, но живой, лежит в нарочной камере с кислородом, и врачи обещают младенца выходить.
Потом над самым ухом треснуло, и Никанор Павлович вдруг развернулся и, цепляясь за Николку, начал оползать на землю. Он смотрел красным выпученным глазом, а второго глаза у него не было, там кровавилась глубокая яма, живо напоминающая о разделке телячьей туши после Покрова.
— Вот и пусть послушает! Чего тому богу молиться, который не милует? Погоди, посмотрим ещё, как жеребья лягут, когда землю делить начнём. Так я, может, и вовсе эти образа в хлев выставлю. Будет тогда на скотину зыркать.
— А ты подумал, сколько ранней весной свежие грибочки стоят? Мы их из самого Парижу выписываем.
— Сей миг! — и приносит мужику селянку. Всё как дома: из свежих грибков, со сметанкой, с лучком да с картошечкой.
— Мне кажется, — отрезала судейская дама, видимо забыв, что эти самые слова говорила минуту назад, — гражданину Савостину уже исполнилось шестнадцать, и он сам может отвечать за свои поступки. Расписались? Отлично! В четверг — это завтра — к одиннадцати часам явитесь в районное отделение милиции, кабинет номер девять, для дачи показаний.