— Кажется, все прошло хорошо, — шепчет мне на ухо Сокол. — Настоящая царевна в жизни не сделала бы этого! Только низкородная девка, воспитанная в рабском послушании…
— Ладно, — скалится рыбацкий сынок. — Убедил! Остальное давай.
Уж кому-кому, а Вьясе-Расчленителю, Островитянину Черному, было прекрасно известно: впервые "Песнь Господа" в качестве колыбельной была опробована не на Дроне, а на Крипе. Вот на этом самом, который сперва от претов бежал, а теперь травничек хлебает! Опекун-то мне не сразу признался… далеко не сразу. Дело ясное: стыдно признаваться, когда промашка вышла! Никакого угомону — ребятенок орет благим матом при первых же словах! Едва затянешь — бьется свежепойманной рыбой и горло дерет!
Что характерно, обычно им это удается. Но я не летописец и не вандин-певец, придворный составитель панегириков.
— Ах, тварь! — Арджуна едва не задохнулся от гнева, наконец сообразив, кого напоминает ему лик идола. — Братцы, это же он из Наставника Дроны деревянного болвана сделал! Пакость черномазая! Дрона — это мой… наш Учитель! А он…
— Ничего себе! — изумился я, когда нашим глазам предстали огромные кипы пальмовых листьев, аккуратно перевязанные кожаными шнурками. — Это ж прочесть — юги не хватит!