Он проворчал свое согласие с этим. Он больше не старел. Он был старым. Его ноги болели. Когда он просыпался, и его грудь болела, когда он ложился, и холод пробирался ему вглубь, и он смотрел на дни позади и видел, насколько их было больше, чем тех, что впереди. У него не было представления, сколько еще ночей он сможет спать под безжалостным небом, но люди все еще смотрели на него с благоговением, словно он был сам великий Иувин, и если б это привело к реальной выгоде, он смог бы утихомирить бурю или уничтожить Духов молнией из задницы. У него не было молний, не у него, и иногда после разговора с Маджудом и игры этой роли — все — знает — и–никогда — не — увиливает — лучше, чем сам Иосиф Лестек смог бы сыграть, он взбирался на лошадь, и его руки дрожали, в глазах было темно, и он говорил Плачущей Скале: — Я утратил свою силу, — и она кивала, будто это был естественный порядок вещей.