Сержант поймал копье слепого под клинком одним большим кулаком, другим вытащил мясницкий нож из куртки и рассек голову пополам одним эффективным движением, давая его телу упасть на землю и отбрасывая копье.
— А что насчет моей доли? — Кантлисс локтями пробился мимо Свита и уставился вверх. — Это я сказал, что там повстанцы! Я отыскал тех ублюдков!
Когда она повернулась, он приближался, рыча, рубя ветер, и она отпрыгнула назад от первого удара и уклонилась от второго; крыша фургона под ее пятками была вероломной, как зыбучий песок; она следила за этим размытым пятном металла. Она поймала третий удар своим клинком, сталь заскрипела о сталь, соскользнула, надрезая ее предплечье, разрезая рукав.
Темпл зло обернулся на него. — Для наемника ты говоришь о совести слишком много!
Он чувствовал силу своего тела, силу бьющегося сердца, силу стали в его руке. Его следовало послать на север, чтобы сражаться с Шанка. Он был готов. Он докажет это, что бы эта усохшая старая карга Уто ни говорила. Он напишет это кровью Чужаков, и заставит их сожалеть об их посягательстве на священную землю. Пожалеют, в миг перед смертью.
Коска смотрел, как кровь растекается от трупа с проломленным черепом, не сильно прерванный в своем направлении мыслей. — Я смотрю на вещи вроде этой и чувствую лишь… легкую опустошенность. Мой разум блуждает о том, что на обед, или о постоянном зуде в ноге, или где и когда мне в следующий раз отсосут. — Он начал рассеянно чесать свою шею, затем сдался. — Какой ужас, а, когда в скуку вгоняет такое? — Пламя весело засверкало на боку ближайшей резной фигуры, и пиромант-Стириец счастливо прыгнул к следующей. — Жестокость, вероломство и расточительство, вот что я видел. Это выжало из меня энтузиазм. Я беспомощен. Вот почему ты мне нужен, Темпл. Ты должен быть моей совестью. Я хочу верить во что-то!