Непосредственно к воротам лобовского дома подошли четверо: майор Таубе, штабс-капитан Сенаторов, ротмистр Несвицкий и поручик Артлебен. Все, кроме барона, были в панцирях офицерского образца, но без шинелей и без сабель, только с револьверами в кобурах. На груди у майора тускло блестел Владимир с бантом.
— Думаете, получится? — спросил, после паузы, Щастьев. — Сил больше нет терпеть… Я уже переводиться собрался, все равно, куда.
— Ваше высочество, нам всё известно, — ровным голосом начал Енгалычев. — И не только нам, но и… Доказательств, конечно, никаких; в этом отношении вы можете быть совершенно спокойны. Но его величество распорядились заменить ваш состав адъютантов. Полностью. А так же весь ваш малый двор. Полностью. И штат прислуги. И штаб Гвардейского корпуса. И штаб Петербургского военного округа в полном составе. От себя хочу добавить, что это навсегда. Мы состаримся и уйдём в отставку; состарятся ваши новые адъютанты; вымрет прислуга. Но для вас ничего уже не изменится. Я или мой преемник всегда будем знать обо всём, даже, извините, о том, как у вас с пищеварением. Чтобы впредь было невозможно то, что вы посмели замыслить. Честь имею!
— Ладно, хрен с ними! — сказал, наконец, государь. — Хочешь мира — готовься к войне. Теперь перейдём к вопросу, который касается нашего всеми любимого ротмистра.
— Знаем мы эти «вечности», — недоверчиво пробурчал трактирщик. — Гусляки тебе за червонец такую малашку сделают, не то, что в дворяне, в архиереи запишут.