— Лампасы на теле резали, погоны гвоздями к плечам прибили… И сожгли с другими в зимовье старом… Живьем в огонь бросили…
В прошлом году министр увлекся буквальным насаждением земских учреждений, видя в них опору правопорядка. Но в том же Забайкалье это вызвало сильнейшее недовольство крестьян и привело к восстанию — селянам не понравилось увеличение налогов. А новоявленные земцы с увлечением начали заниматься революционной агитацией и натуральной подрывной работой — подбивая на мятежи тех же недовольных крестьян.
— Вот видите, с большевиками можно иметь дело… Когда им это выгодно. От головной боли избавились, на Каспии нам больше никто не угрожает! Ведь так, Александр Васильевич?
Михаил вздрагивал, словно горячечные слова генерала жгли хлыстом — безжалостно. Но он потрясенно молчал, не находя ответа. Да и что говорить, если с подобным несколько лет назад сам сталкивался.
Маша посмотрела на Фомина таким умоляющим взором, что сердце у того заныло. А потому он плюнул на секретность и свое разоблачение первой встречной (не иначе как судьба, против которой никак не попрешь) и решил ответить на все расспросы…
Новости скверные — в Варшаве заседало правительство Дзержинского, революционного Торквемады. И что ужасно — этот пан не поляк, а литвин, и потому энергичен и умен. Первые декреты вызвали приток к большевикам голытьбы и евреев, ибо их власть пришла. Поляки начали драться с поляками — и война стала превращаться в гражданскую. Что она принесет несчастной Польше?!