– А-а-а!!! – Боярский сын, вскинув саблю, ринулся на левого врага, принял укол копья на котелок, вскинул вражеское оружие вверх, поднырнул под него, рубя не тело, прикрытое тегиляем и откинувшееся назад, а выставленную вперед ногу: выше колена и с внутренней стороны.
– Ну, в эту… В тамошнюю центральную налоговую службу. Не знаю, как там она в шестнадцатом веке правильно называлась.
Огорошенный таким приказом, Басарга два дня мучился, не в силах думать ни о чем, кроме своей Мирославы. Видеть ее, как ни позорно это звучало, ему хотелось намного сильнее, нежели правителя всея Руси. Но – долг чести предписывал идти на службу в Кремль, а не в ставшую столь привычной Знаменскую церковь. Ему не хотелось ни пить, ни есть, друзьям он отвечал невпопад, про необходимость съезжать из дворца позабыл начисто. Даже не похвастался ни перед кем жалованным поместьем.
– Басарги Леонтьева. Так вышло, что я тоже Леонтьев. И коллега того самого. Вот и интересуюсь, какие следы в здешних местах оставил мой тезка.
– Стой смирно, дай на свету гляну! – На свету ее пышное тело было розовым, как щеки впервые поцеловавшей мужчину девственницы, и чуть светилось ореолом невидимого в ночных сумерках пушка. – Нет, это не замазать… Рубаха с высоким воротом у тебя есть? Нет? Тогда платок намотаем… Тоже нет? Вот же ш-ш-ш незадача… Придется свой отдавать и простоволосой оставаться. Тут можно и мукой обойтись…
– Сейчас приедем к тебе в гостиницу, ты бежишь и быстро сгребаешь вещи, я плачу – и сразу смываемся, пока засечь не успели. Не удивлюсь, если за нами увязался хвост. Хотя позади вроде никого не видно.