Басарга, склонив голову, вышел из горницы, прикрыл за собой дверь и поднес к лицу обжигающую ладонь грамоту. Подорожную, которая оказалась его пропуском из мира богатства, славы и знатности к дыбе, пытке и гибели.
– Поешь, – указал на стол Даниил. – Собрались мы. Последний молебен отстоим – и выходим.
– На службе царской любое поручение так исполнять надобно, словно от него судьба мира зависит, – ответил молодой воин, подступив обратно к саням, но не решаясь коснуться руки знатной спутницы. – Увижу ли я тебя еще, прекрасная княжна?
– К-к-кто? П-п-почему? – наконец смогла выдавить из себя Полина.
Однако путь в триста сажен оказался слишком тяжел для раненого. Ко рву он подступил, уже приволакивая ногу, через полузасыпанную телами яму перебрался с трудом. Подстреленная нога ощущалась, как мешок с зерном: тяжелая, непослушная, холодная. Вдобавок на штанине снова начала проступать кровь.
– Ну что, написал? – без стука вошел в светелку боярин Зорин: в нарядном синем зипуне, в пышном берете с пером вместо шапки и с лоснящейся бородкой, вероятно, смазанной для удержания формы розовым маслом. – Заканчивай, а то не успеем сегодня. Придется неделю ждать.