— Соборность — да, вот это родное, это понятно…
— Верно, — согласился Ступин, — трещины появлялись в массовом порядке. Отрабатывались версии саботажа и диверсионной деятельности, но, в общем, безрезультатно. Победные рапорты о выявлении шпионов и троцкистов оказались попыткой выдать желаемое за действительное.
— Да, конечно, мистер Терразини. Вы имеете право обжаловать наши действия и подать в суд. Но прошу вас сначала посмотреть на это. Сюда, пожалуйста.
На вокзале в мотрису залезло гораздо больше народу, чем вышло, вопреки ожиданиям Виктора, привыкшему к тому, что в электричках он видел совсем обратное. Люди стояли в проходе; в основном они были с чемоданами, баулами, всякими узлами и коробками, и Виктор понял, что они ехали с поезда в город. Сгрудились они в основном у передних и задних дверей, как в советском троллейбусе. Одна из женщин прижимала к груди кудрявую болонку, которая испуганно лаяла на высоких тонах.
— Интересный прием входа в доверие, — заметил Ступин Виктору, когда встреча закончилась, — к сожалению, гениальных идей на все случаи не хватит. Кстати, всегда уважал настоящих ученых знаете, за что? Нет, не за ум и знания, нет. За смелость и независимость, которые они им дают. Никогда не бойтесь диктаторов и тиранов, Виктор. Бойтесь трусов и холуев, именно они творят преступления, которые приписывают диктаторам. Тот же Трибельт, к примеру — заставь дурака богу молиться… А настоящий ученый — он неприятный, с ним трудно, он и перечить горазд, но с ним никогда в дерьме не окажешься, как с лизоблюдами.
На ступеньках у входа в Белый Дом Виктора нагнал Галлахер.