— Понимаешь, Ань, тут по-хорошему надо делать локализацию движка. А кто у них в «Вельтрыбе» это сделает? Я так и говорил мадам Герман-Евтушенко. А она все равно хочет претензию на установку писать.
— Пустое. Держитесь естественно, просто, все эти церемониалы выкиньте из головы, это мешает делу. Легенды тоже выкиньте, он в курсе. На входе в канцелярию попросят сдать оружие, но с этим, думаю, неясностей не будет. Да, мы на встрече не присутствуем, в кабинет вас проведут, так что не заблудитесь.
— Во-первых, это коммунизм, ибо нарушит право собственности на заработанные деньги, во-вторых, это глупо, ибо тогда все просто возненавидят журнал и то, что там написано. Ваша комната наверху, там есть пишущая машинка с русским шрифтом. Рэнкин переведет, он остается здесь. Мне пора отбывать по своим делам; если захотите меня видеть, сообщите Рэнкину. Еще раз повторяю: вы здесь мой гость.
«Посидеть на скамейке» действительно оказалось не более, чем посидеть на скамейке. Скамейка была расположена под электрическим фонарем, вокруг которого вилась мошкара, а мимо постоянно прогуливалась то одна, то другая пара, причем некоторые из пар еще и здоровались.
— А, это полиция. Так надо. На чем я остановилась?
Динозавра мелко затрясло при разбеге по взлетному полю, затем тряска прекратилась, и через минуту Виктор почувствовал себя как в лифте, который суетливо решает, ехать ему вверх или вниз. Виктор схватился за леденцы. По счастью, вскоре они вышли за реденький слой облаков, в окне наверху засияло ослепительно чистое голубое небо и машина словно застыла в воздухе, гудя и мелко дрожа всеми поверхностями от работающих моторов. Поднимались они медленно, так что на уши особо не давило.