Севка хмыкнул, вспомнив разговор перед расстрелом. Перед своим расстрелом, между прочим. Кто еще может похвастаться такими воспоминаниями? Это было еще до моего расстрела, а вот это – после.
Девчонка, та самая, с красной лентой, что собиралась вручать немцам цветы, каким-то образом успела схватить винтовку и выстрелить. Не попав с первого выстрела, она торопливо передергивала затвор – и не могла. Руки тряслись, затвор перекосило.
Кухня и две комнаты. Дом совсем маленький. Двое спят в большой комнате, двое: мужчина и женщина, – в маленькой.
Ему было два года, когда советская власть накрылась медным тазом в девяносто первом. И потом коммунисты своей пустой болтовней вызывали у него скорее брезгливость, чем сочувствие. Интересно, а как бы отреагировал дядя Яша, если бы Севка рассказал ему о том, что родился… родится только через пятьдесят шесть лет? Не поверил бы. И решил бы, что пытается лейтенант прикинуться чокнутым.
Орлов выпил, покрутил стакан в руке, без стука поставил на стол.
Севка наклонился, поднял шашку. Медленно осмотрел лезвие. Несколько капель крови засохли у самого эфеса. Это Севкина кровь. Совсем чуть-чуть. А сейчас будет значительно больше.