Ночь опять была лунная, ясная. По речному руслу пролегла желтоватая дорожка, которая слегка подрагивала, будто ее встряхивают. Тихое плескание воды наводило на мирные мысли, словно мы приехали на ночную рыбалку. В лагере осаждающих тоже тихо. Умаялись за день. На приступ не ходили, но весь день метали камни в стены, рыли подкопы, делали осадные башни и тараны. Дня через два-три, когда сильнее разрушат городские стены, будет штурм. В городе тоже было тихо. На стенах иногда появлялись огоньки факелов и сразу исчезали. Осажденные давали понять, что не спят, готовы в любое время суток отразить нападение.
— Потому что просчитываю на много ходов вперед, — ответил я. — Сейчас не время становиться Великим князем. Скоро на Русь придут татары и перекроят ее всю.
Когда стало совсем светло, в городе затихли крики и звон оружия. Открылись главные городские ворота, которые, как нам сказали, назывались Сандомежскими. Через них мы въехали в захваченный город. Улицы были шириной для проезда трех телег. Дома на окраине деревянные, ближе к центру — каменные. Чаще всего встречался вариант, когда первый этаж каменный, а второй деревянный. Наши воины выносили из домов и складывали на улице у ворот все ценное, что есть в доме. Наверняка заныкают какую-нибудь золотую мелочь. Если поймают на крысятничестве, за мелкую вещь отрубят правую руку, а за крупную — голову. Впрочем, добычи так много, что никто никого не проверяет. На улицах и во дворах, испятнав алой кровью белый снег, который шел ночью, лежали трупы. В основном мужчины и старые женщины. Дети и молодые женщины будут проданы в рабство. Оптом. Скупят их купцы-иудеи, которые следуют за армией по пятам. В городе мы простоим дня три. Соберем трофеи, отдохнем, а потом подожжем его и двинемся дальше. Историки потом измажут монголо-татар черной краской, хотя монголов и татар в армии самая малость, зато есть уже и поляки. И ведут себя дикие кочевники не хуже европейских рыцарей, а порой даже и лучше. В их действиях нет фанатизма и той бессмысленной жестокости, жажды убийства, которые я видел у благородных рыцарей во время захвата Лиссабона, о которых мне рассказывали альбигойцы или защитники Константинополя. Монголы, как ни странно это звучит, более рациональны: никакой религиозной дури, убивают только тех, кто сопротивляется или не представляет ценности. Остальные будут проданы, или зачислены в войско, или направлены на осадные и хозяйственные работы. Но на этот раз историю будут писать проигравшие. Уж они-то выльют на победителей максимум грязи, чтобы оправдать свою трусость.
— Лучше продавать душу дьяволу, чем купцу, — дал ему совет на будущее.
На этот раз он остановился вовремя. Наверное, почувствовал волну духовного экстаза, порожденную благородным гневом неполной тысячи бойцов. И я понял, почему Иван Асень, посредственный полководец, одерживает победы. Умеет зажечь. Когда человек забывает о смерти, его нельзя победить.
— Вы ему осенью платите? — задал и я вопрос.