— А как насчет Олега, который, как говорят, убил его?
Ибсен не ответил. Но теперь я увидел, что он хотел иметь. Увидел в том, как он стоит на своей изуродованной ноге с вывернутым бедром. Увидел в отблесках на его потном чистом лбу под редкими волосами. Стекла очков отпотели, и глаза его сверкали так же, как на Шиппергата. Он хотел доплаты. Доплаты за все, что он недополучил: уважение, любовь, восхищение, принятие, за все те вещи, которые, как говорится, нельзя купить. Но на самом деле, конечно, можно. Только за деньги, а не за хреново сочувствие. Не так ли, папа? Жизнь должна тебе, и если она не возвращает свои долги, ты должен потребовать возврата, ты должен стать рэкетиром для себя самого. И если за это нам придется гореть в аду, то на небесах будет немноголюдно. Правда ведь, папа?
Он громко зевнул. И скорее почувствовал, чем увидел, что она обиделась. После вчерашнего вечера он испытывал легкое похмелье: после ухода мормонов была еще водка и еще порошок. Естественно, он выпил не так много, чтобы не пройти тест на алкоголь, но достаточно для того, чтобы начать страшиться борьбы со сном на протяжении одиннадцати часов полета.
Она прервала связь, и Харри съехал по кухонному стулу с закрытыми глазами и довольной ухмылкой. Солнечное тепло и отсутствие боли. Через четырнадцать часов он ее увидит. Он уже представлял себе выражение лица Ракели, когда она подойдет к выходу на посадку в Гардермуэне и увидит, что он сидит и ждет ее. Ее взгляд, когда Осло скроется из виду внизу под ними. Ее голову, склонившуюся ему на плечо, когда она заснет.
Сила удара в стену навела его на мысль об оружии большого калибра. Затем он услышал сам звук выстрела и взорвавшегося пороха, что подтвердило его догадки. Харри упал на колени, когда следующий выстрел раздробил спинку садового стула рядом с ним.
— Но когда он увидел, что могут осудить невинного человека…