— Дедушкина коняга не скакала через ущелья, — сказал Харри.
— Ответ неверный, — сказал Бернтсен. — Мы тащим труп, а ты подтираешь за нами грязь.
Ирена. Красивая, очаровательная, веснушчатая, нежная Ирена. Ты была слишком хороша для этого мира. Ты была всем тем, чем не был я. И все же ты меня любила. Любила бы ты меня, если бы знала? Любила бы ты меня, если бы знала, что я с пятнадцати лет трахал твою мать? Трахал твою бухую стонущую мать, трахал ее сзади, прислонив к двери сортира, или двери подвала, или двери кухни, шепча ей в ухо «мама», потому что это возбуждало и ее, и меня? Она давала мне деньги, она прикрывала меня, когда было надо, она говорила, что просто одалживает мне до тех пор, пока не станет старой и страшной, а я не встречу милую девушку. А когда я ответил: «Но, мама, ты уже и так старая и страшная», — она только рассмеялась, умоляя меня взять ее еще раз.
Харри последовал за ней в кухню. Крыса проскользнула за грязную старую плиту. Харри поставил престарелого тяжеловеса на задние колеса и передвинул. В стене находилась дыра размером с кулак, в которую уходила нитка.
К нам снова вернулась жажда. Только вот никаких «мы» больше не было. Настала пора выселяться из гостиницы. И идти на улицу добывать первую дневную дозу. Но когда я собрался расплатиться за номер, который мы занимали больше двух недель, мне, блин, не хватило пятнадцати тысяч.
— Ладно, — сказал я. — Но наверное, не так уж, блин, умно стоять в неположенном месте на автобусной остановке, когда у тебя в багажнике труп.