Плетнев кивнул знакомому водителю и придержал створку.
– Так вы к нам приходите! У нас все есть! – Она отодвинула щеколду и шагнула на крыльцо, окунулась в солнечный океан. – Только к блаженным не ходите, ну их! Я боюсь. Их у нас все боятся! Мы с девчонками однажды к ним на двор забежали, а старуха в доме одна и зелье варит! Страшно нам стало до жути! А она ка-ак повернется, ка-ак на нас глянет, у меня аж сердце в пятки ушло, мы побежали, а старуха с крыльца грозится, что всех проклянет!..
Это было очень красиво – золотое на зеленом. Он даже какое-то время думал о том, как это красиво.
– Я был не готов к тому, что она так… ненавидит. Всех ненавидит. Федора, Любу. Меня, тебя. Просто так. Ни за что. За то, что мы не укладываемся в ее картину мира. За то, что мешаем ей делать то, что она хочет.
По пальцам на самом деле текла кровь, капала с перил в траву.
Велосипед встал как вкопанный, и Алексей Александрович снова чуть не свалился. Видимо, хорошие тормоза.