– Он дурачок такой, – сказала Люба и улыбнулась, не Плетневу с Элли, а Федору Еременко. – Вот именно – ухаживает! Как будто за мной можно ухаживать! Игорешке то двадцатку сунет, то полтинник. Думает, наверное, если с Игорешкой подружится, то и со мной тоже… Ерунду какую-то придумал! Игорешка, дурачок, берет у него, хоть я сто раз говорила – не бери, не бери!..
Тебя бы на заседание совета директоров, развеселившись, подумал Плетнев про Валюшку. Хоть какого совета хоть каких директоров. Там бы тебе объяснили, что такое равенство прав и какие именно дела следует считать мужскими, а какие женскими!
Значит, земля была сухой, каменной. Значит, следы диковинной резины были оставлены именно в ночь убийства. Значит, егерь пил виски с кем-то, кто приехал к нему на участок на машине с колесами «Микки Томпсон», и эта машина не простая. Между тем понятно, что пить он мог только с кем-то из своих, а ни у кого из «своих» такой иномарки нет и быть не может. Круг замкнулся.
И еще Алексей Александрович подумал: как хорошо, что Элли ничего не делает!.. Не суетится, не поглаживает Любу по спине, не говорит глупостей вроде «Любочка, не плачь, все будет хорошо». Пресловутый стакан воды не предлагает! Плетнев ни разу в жизни не видел человека, которому от слез и горя захотелось бы пить! Непонятно, зачем его всегда и всем предлагают?..
– Кто еще?.. – Федор неожиданно показался на крыльце с другой стороны дома, прищурился на заходящее солнце и приставил ладонь козырьком к глазам.
– Послушайте, – сказал Плетнев, рассматривая ее. Ладонь, которой она прикрывала лоб, была очень белой на солнце, а все, что в тени, наоборот, смуглым, – что вы ко мне привязались с этим доктором?