«Да, я человек, — думал Кратов. — Я не судья чужим поступкам, и все такое. Что мне сказать ему? Что я и сам побывал на его месте, но давно уже полагаю свою вину искупленной? По законам собственной совести… Видно, моя совесть оказалась чересчур сговорчивым судьей, если не прошло и одного круга, а я живу спокойно, в ладу с самим собой… Сказать ему, что за спиной моего народа тысячелетия беспрерывных убийств? Что лишь недавно мы уговорились не воевать и до сих пор не можем залечить раны? Что нет на Земле человека, рода которого не коснулась бы война? Особенно та, которую называют Мировой… О чем он мне рассказал? Что это было? Большая война или одна из бесчисленных малых, которые и войнами-то однажды перестали называть, а так — конфликтами? Или какая-нибудь резня своих своими же, под революционными лозунгами шкурной справедливости? В архивах моей семьи есть фотографии людей, родных мне по крови, но не оставивших потомства. Это срубленные ветви моего родового дерева. Они погибли в войнах и социальных катаклизмах. И так недавно все это было, что я помню еще их имена. Слишком мало времени прошло, чтобы я мог судить беспристрастно».