— Опять вы за свое? Но дольмен-то пропал!
Он попытался вообразить себя на месте человека, который отважится бесповоротно оставить свой дом, чтобы навечно уйти в пустоту и холод. И там, обретя неслыханное могущество ума, управлять сразу всеми галактическими процессами. Думать одновременно о мириадах звезд и миров, и не просто думать, а учитывать их в своих мысленных конструкциях. Предвосхищать их развитие. И направлять, если нужно. Но с каждым веком все реже испытывать сердечный отзыв при случайном упоминании о прежнем, родном доме…
Костя прикусил язык и густо покраснел. «Не слишком ли часто за последние дни ты садишься в лужу, звездоход? — подумал он. — Так ведь и свыкнуться можно. С лужей-то…»
Кратов как почетный гость устроен был на дубовой скамье по правую руку от хозяина, а на плече у него висла слегка захмелевшая Марси, которая вполне освоилась с новым окружением. Магнус Мессершмидт, грузный и лысый, похожий на известные портреты Черчилля, восседал напротив них в кресле, каковое лично притащил для себя из дома. При знакомстве, осторожно пожав руку Кратова, а затем приложившись губами к ладошке Марси, он деликатно осведомился: «Ваша дочь? Изумительно прелестное дитя!» Марси хихикнула, Грант захохотал. Кратов же совершенно потерялся, и пока он сконфуженно искал слова, чтобы объяснить Мессершмидту всю степень его заблуждения, на помощь поспешила Джемма. «Не следуйте традициям, Магнус, — сказала она, мягко улыбаясь, — а судите-ка по себе…» Подруга толстяка, темнокожая Авене, в изысканной прическе из миллиона тончайших косичек, с большими, чуть звероватыми глазами и пухлыми лиловыми губами, туго затянутая в тончайшую белую ткань, выглядела ненамного старше Марси. Не прошло и пяти минут, как девицы сделались подругами на всю жизнь, в один голос хохотали, синхронно налегали на чудесное грантовское вино и несколько раз срывались из-за стола — обменяться нарядами.
— Занято? — переспросил Костя. — Кем? Что ты имеешь в виду?
— Где твоя одежда? — спросил Кратов растерянно.