— Теперь бы эти договоренности нам бы правильно оформить. Хотя, как мне думается, для наших оппонентов, когда им станет выгодно, они будут стоить дешевле бумаги, на которой будут закреплены.
— Не мне, Петр Васильевич, а всем нам. В смуту, что была триста лет тому назад, только православная вера смогла объединить русских людей, хотя в Москве владычествовали оккупанты.
Арчегов поднял руки, как бы капитулируя перед этими доводами Вологодского, и искренне, от всей души, улыбнулся тому в ответ, не скрывая своего восхищения.
— Я ненавижу вас, большевиков, люто! — Константин наклонился над столом — его пылающий злобой взор впился в Мойзеса. Нервы впервые сдали, он на секунды потерял контроль над собой. Долгие дни переговоров, полные нечеловеческого напряжения, привели к взрыву. Чекист машинально отпрянул от него, вздрогнув от хруста ломаемого пальцами карандаша.
В глазах Шмайсера запрыгали бесенята — любил немец вопросы задавать и этим приемом часто пользовался, провоцируя собеседника на искренние ответы.
— Так это чудненько, Феликс Эдмундович. Нужно немедленно поместить в газеты наши соболезнования. И подчеркнуть, что враги хотят уничтожить и диктатуру пролетариата, и молодую сибирскую «демократию». Нужно расколоть их, всех перессорить! А потому вы, Лев Давыдович, и вы, Феликс Эдмундович, немедленно поезжайте к Вологодскому и Арчегову. Выразите соболезнование, обговорите совместное расследование этого преступления. Организацию траурных мероприятий возьмите на себя, Феликс Эдмундович. Она должна стать впечатляющим торжеством — тогда сибиряки будут напрочь оплеваны другой белой контрой и «союзниками». Ну и, конечно, это главное — подписание мирного соглашения. Это для нас сейчас самое архиважное дело, батенька…