Он закутался в плащ и пошагал за Ольгой. В будущее, которого кое у кого не будет. Он уж постарается. Горечь поражения неожиданно преобразилась в горечь свободы. Он теперь понимал этот вкус – свобода тоже горька, но горечь у нее совсем другая – высокая. С примесью неба и ветра. И еще свобода соленая. Этот вкус он помнил с детства. Это был вкус слез.
- Иван Александрович! – обратился к директор к полковнику – Устройте ему лейтенанта. Как положено. И наградить как-то надо. Человек полмира прошагал.
- Красавец! – шеф взял Максима за плечи и несколько раз повернул его. – Ты челюсть-то только не выпячивай. Спрячь. Не Шварцнегер. Ладно, с Богом. Полезай, давай. И постарайся не заблевать одежду.
После полулитра они все же приснились: сидели напротив и смотрели на него. Через какое-то время ему стало неприятно их молчание, и он стал кричать на них, а когда они пропали, плакал и просил вернуться.
- Интересно, кто там кричал? Кого застрелили? – второй внутренний голос говорил тихо, но вполне отчетливо.
- Трумэн на публичных выступлениях прямо утверждал, что в Советском Союзе преднамеренно уничтожают детей сотнями тысяч! И все из-за того, что Россия выпала из международной банковской системы.