Соловьев подвез Майю. Она не хотела его отпускать, попросила подняться в квартиру. Ей вдруг пришло в голову, что Нина могла проснуться и что-то с собой сделать. Но нет, она спала. Майя пощупала ей пульс, поправила сбившееся одеяло. Нина горько всхлипнула во сне и отвернулась. На полу Соловьев заметил забитую окурками пепельницу, пустую коньячную бутылку.
«Нет, не дам я этот дневник никому, кроме Жени, – решил Борис Александрович, – и дяде этому ничего не скажу, если сам не спросит».
Явился официант, спросил, подавать ли кофе и десерт.
– Да запросто. Через Интернет. Диск пиратский у него есть наверняка, а может, еще проще – Женя дала номер, – сказал Соловьев.
Диме очень хотелось домой, но он чувствовал себя виноватым перед собакой. Спустить Ганю с поводка он не рискнул. Раньше спускал, но неделю назад именно на этом перекрестке, ночью, какой-то шальной водила сбил насмерть соседского пса, приятеля Гани, скотчтерьера Бади. Конечно, можно было пройти пару кварталов до небольшого пустыря, который когда-то был спортивной площадкой, а теперь стал собачьей, дать Гане набегаться перед сном, но у Соловьева закрывались глаза. Он попытался договориться с Ганей.
С дисплея на Антона смотрела темноволосая стриженая девочка, очень симпатичная. Большие, широко посаженные зеленые глаза, чистый выпуклый лоб, носик маленький, круглый, как у котенка, высокие скулы, бледные пухлые губы. Тонкая шейка, острые ключицы. Никакой косметики. Детские пропорции лица, поэтому девочка кажется такой юной и трогательной. На вид лет четырнадцать, ну пятнадцать, не больше. Невозможно поверить, что ей уже двадцать два.