– …а доходы Бриклайта взлетят до небес, – закончил я.
На меня смотрели с прежним опасением, недоверием, немножко – страхом, но в то же время в воздухе витает ощущение, что город освободился от невидимой сети, накинутой именно этой рукой, что сейчас уже жертва.
– Хорошо, – сказал он. – Мы позаботимся. Дюренгарды всегда отличались гостеприимством, и никто не уходил обиженным.
– Да, – сказал он наконец, – теперь вижу отличия. Вы даже несколько крупнее. Герцогу Валленштейну повезло с таким сыном. Я вижу, вы странствуете один?
Я так и эдак прогонял перед глазами эти сладостные сцены, но раскаяния никакого, как и христианского сострадания. Даже не насытился, а когда вспомнил об оставшихся трех братьях этой сволочи, пальцы сами собой сжались, будто хватаю всех за глотки.
Тело его казалось крепким, как дерево, кулаки всякий раз после удачного удара болезненно ныли. Он ладонью смахнул кровь, заливающую глаза из рассеченных надбровных дуг, ненависть полыхает в узких, как щели дота, глазницах. Щеки рассечены так, что выступают окровавленные кости, на месте носа торчат обломки тонких, как лапы воробья, залитых кровью хрящей, вместо губ – размочаленные тряпки багрового цвета.