«Не иначе с оружием возится, — подумал я, — и охота ему этим заниматься в такое время!»
Ками разом подобралась, взгляд ее сузившихся глаз стал острым, как «кото-хи», висящий на моем поясе, и я сразу увидел ее ту, прежнюю, готовую стрелять с двух рук, кидать равнодушно гранаты или — разбить отточенным ударом чей-нибудь кадык… Готовую предавать, способную на хладнокровное убийство и горячую боевую ярость.
Я понял, что сестра вот-вот разревется, и бросился ей на помощь. Тащить массивный кувшин было бесполезно, и я накренил его, покатил нижней круглой кромкой по полу. Люська вертелась рядом, пытаясь помочь, чуть не попала ногой под кувшин…
Я не стал говорить Люське, что наш чернокожий попутчик являлся приверженцем нацистских идей и наверняка положил немало представителей европейской расы из какой-нибудь снайперки, наподобие той, что он сейчас нес на широком плече. Зачем ее расстраивать? Непонятно другое: на кой ляд было чернокожему расисту оставаться в светлокожем экипаже после того, как Инспектор помог им выбраться с Пиона? Не знал куда пойти, боялся потеряться в неизвестном ему мире? Один Бог знает… Да и некогда мне было об этом рассуждать: так называемая дорога, отмеченная светлыми камнями, не позволяла отвлекаться: хоть неизвестные благодетели и освободили ее от крупных булыжников, все же она не годилась для активной езды на японской игрушке. Так что рулить, объезжая камни и выбоины, мне приходилось изрядно.
Как правильно поступать, я не знал. Знал только, что мне сейчас крайне нужны тепло и убежище. Ну и конечно — еда. Еще, желательно, — оружие.
Пионец остановился. Я также притормозил мотороллер. Имар приложил ладонь козырьком к глазам, всмотрелся в увеличившуюся в размерах горную гряду и полез в один из своих многочисленных карманов, достал такую знакомую мне трубку портативной рации…