Я скромно потупился. Вообще, как я понимал, мое мнение здесь мало учитывалось. Что бы я ни говорил, полковник Кошелевич резко сметал эти доводы в сторону, апеллируя главным своим козырем: виновный не исполнил приказ! Преступная самодеятельность! Самоволка! Дезертирство!
Очутившись внутри прицепа, я снова включил фонари шлема и обрадованно заметил, что здесь вода была намного чище, чем снаружи. Это давало хорошие шансы найти все-таки злополучную бухту троса.
Не знаю, сколько я так просидел: полчаса, час… Не думаю, что очень долго, так как холод вновь дал о себе знать, заставив меня стучать зубами и предпринять какие-то действия.
Данилыч, старавшийся не встречаться ни с кем глазами, принял кружку с исходившим паром чаем, кусок халвы, обернутый для чистоты в бумагу, откусил халву, хлебнул чаю… И затрясся беззвучно, уходя головой в плечи.
В практически полной тишине хижины только моя ложка звякала о тарелку. Я поднял глаза. Сестра как-то странно смотрела на меня, будто первый раз увидела и теперь изучала незнакомого ей человека.
Ками пожала плечами, но было видно, что мои слова подействовали отрезвляюще: она сникла, потушила фонари и сняла шлем.