— Ничего! — рявкнул Ваймс. — Просто принеси чистую форму, тихо и спокойно, и ничего не говори Сибилле…
— Когда я умру, — сказал Газон, осматривая пациента, — повесь на моей могильной плите колокольчик. В кои-то веки смогу с чистой совестью лежать и не дергаться, когда звонят. Опусти его. Похоже на сотрясение мозга.
Старый добрый Ржав. Молодой Ржав. Та же тупая грубость, выдаваемая за откровенность, то же высокомерие, та же мелочная вредность. Только совсем никчемный сержант не сумел бы этим воспользоваться.
— Мама говорит, я тот еще пролаза, — ухмыльнулся Шнобби.
— Да твоя служба и плевка не стоит, — прорычал охранник, вырывая из его рук папку.
— У тебя и твоих людей был трудный день, сержант, — промолвил он. — Почему бы тебе не пройти в палатку офицерской столовой, пока я переговорю с другими офицерами?