— Амфитрион, — мальчик решил не злить дядюшку Сфинкса. — Внук Персея.
Черепаха попятилась. Двое или трое замешкались — и тут же с истошными воплями покатились по щебню: черные, дымящиеся головни. Люди корчились в пыли, похожие на раздавленных червей. Только черви корчатся молча. Черепаха вновь качнулась вперед, накрыв обваренных. В новый удар чудовище вложило всю свою ярость. Грохот, скрежет — ворота рухнули, придавив защитников. Черепаха мигом ощетинилась жалами копий, превратившись в ежа. По створкам ворот, давя в кровавую кашу бедняг, прижатых к земле, загремели тяжкие, подбитые гвоздями эмбаты тиринфян.
Левый глаз Персея косил так, что грозил вылезти из орбиты. Впору поверить, что этим, налитым кровью глазом он до сих пор видел — вот, диск чертит убийственную траекторию, устремляясь к западным трибунам, и не добежать, не успеть даже в крылатых сандалиях…
Скрипела под ногами влажная трава. Редела мгла. Вверху, обгоняя путников, спешили на юг бесконечные стада туч. Ветер играл на свирели. Свита отстала. Ощущение чужого присутствия осталось. Они по-прежнему были не одни.
— Ух ты! — оценил чей-то восторженный бас.
— Чемерица, — сказал Меламп. — Я добавил туда черной чемерицы.