Губы нетерпеливо сжались и вновь приоткрылись. Каменный шепот обрушился на остатки моего сознания.
— Меня только что известили, — слегка задыхаясь, словно после быстрого бега, ответил Тхиа. — Мой отец при смерти.
— Молчать! — прогремел его выдох. Только для меня, для меня одного. И я подчинился. Теперь я понимал, кого и за что собирается наказать мастер Дайр.
Ведь не восемь лет мне, и давно уже... а в горле отчего-то стало тесно. Я сглотнул.
— Не снов, — поправил я его, — а сна. Одного сна. И я его действительно боюсь. Так боюсь, что мне от одних мыслей о нем не по себе становится. Я потому к тебе и пришел...
Это я уже потом понял, что говорил он вовсе не о напитке. А тогда не до него мне было. И не до вина, и не до старичка увечного. Тогда я маялся. Я рассказывал, а меня расспрашивали. Я рассказывал, а меня расспрашивали. С самого первого дня. И на какой помойке мастер Дайр меня подобрал, и как к делу приставил. И за что я на Тхиа взъелся — в подробностях. И как именно я его измордовал — в подробностях. И о чем я думал, тогда и потом — а вот это, юноша, еще подробнее. И как мастер Дайр объявил мне свою волю — точнее, юноша, точнее, подробнее... О таком не то, что рассказывать — вспомнить, и то со стыда сгоришь. Но мне не стыдно было, а жутко. Чужим, незнакомым голосом я рассказывал о чужом, незнакомом человеке, с тошнотворной дотошностью припоминая его поступки и мысли. А уж когда настал черед повествовать о моих выходках на поприще мастера, я и вовсе перестал понимать, кто я и где я. Изредка только вина отхлебывал слабенького, чтобы в глотке не пересохло.