— Шесть унций, если можно. — Она достала чековую книжку из белой лайковой сумочки и выписала чек на двадцать долларов.
— Знаю я твои фонды, дурачок. Но как же он решился дать нам машину? Я себе просто представить не могу.
— Нет, есть. Когда ты попросил у меня денег, тебе было стыдно. Разве это не гордость?
— Научить вас могла бы или любовь, или ненависть. И в том и в другом случае это долго и сложно.
Я поставил кофе на огонь и сел, ожидая, когда он вскипит, и только что в кофейнике забурлило, как вошла Мэри. Моя любимая выглядит совсем девочкой, встав поутру с постели. Никогда не скажешь, что это мать двух совсем больших ребят. И пахнет от нее так чудесно, похоже на свежее сено — самый ласковый и уютный запах на свете.
Я больше не обижаюсь на это слово «мальчуган». Пусть зовет меня мальчуганом, пусть даже думает обо мне так. Пока я возился с коробками, кто-то забарабанил в дверь. Я взглянул на свой старый массивный серебряный хронометр. Поверите ли — первый раз в жизни я опоздал с открытием лавки. Я всегда отпирал точно в девять, минута в минуту, а тут стрелки показывали уже четверть десятого. Разглагольствования перед консервными банками отвлекли меня от дела. За стеклом и решеткой двери маячила Марджи Янг-Хант. Я никогда не обращал на нее особого внимания, никогда не приглядывался к ней. Может, оттого она и затеяла всю эту историю с гаданьем — просто чтобы вызвать интерес к своей особе. Не нужно показывать, что ей это удалось.