– Хотите показать ему пекло? Ну, это ко мне, верно.
Диего не дослушал благодарностей негоцианта – пришлось отскочить от слухового поста, схватиться за рукоять меча. Лучше бы вообще перемахнуть через ограду – но прыгать на два своих роста Диего не умеет, а до ворот добежать не успеть.
Ворота. Обычно братьям-стражникам проход открыт. Но что ж это за день? Поперек пути опускается алебарда сержанта.
– Ах да, подписка… – ладонью по лбу. Такое забыть! А еще, называется, юрист-лиценциат. – Хорошо, иду прямо сейчас. Проводите?
Ана стучит пальцем по виску, потом вздыхает и смиряется. Садки – значит, карпы. Карпы – значит, кости, преострые. Теперь и Руфина вздыхает. Чистить-то придется маме. А если та опять занозит руку костью – самой. Чужие руки к отцовскому обеду мать не допустит… Зато это рыба здоровая и вкусная. И толстая, ведь откармливают их точь-в-точь как поросят! Дочь старшего алькальда может ходить на рынок сама, но притащить отцу на службу меньше пяти кушаний просто не имеет права.
Ана улыбается, поднимается с подушек. У нее небольшой разговор к поэту, что увлечен разговором с соседом справа. Никто не смотрит… Итальянский порошок без следа растворился в бокале. Дело сделано! Теперь можно и поговорить. Неважно, о чем. Просто – насмотреться на всю оставшуюся жизнь в угольные бездны глаз.