— Лучше, чтоб кто-то был рядом, если папа сорвется, — объяснила Кармела.
В наступившей тишине тени копошились и росли по углам; снизу раздавалось бессмысленное бормотание телевизора. На губах Шая судорогой возникла ужасная улыбка. Впервые в жизни мне нечего было возразить.
— Мы с па хотели открыть, так заперто же… — сказала ма. — Я позвала Шая и велела захватить отвертку. А что такого? Непонятно ведь чей. — Ма бросила на меня воинственный взгляд.
— Как эксперты в «Месте преступления»? — У Кармелы загорелись глаза.
С тех пор как Оливия взялась за ум и вышвырнула меня, я живу на набережной, в большом многоквартирном доме, который в девяностые годы построили, видимо, по проекту, родившемуся в воспаленном воображении Дэвида Линча. Пушистые ковры совершенно заглушают шаги в коридоре, однако даже глухой ночью со всех сторон раздается гудение пяти сотен мозгов: жильцы мечтают, надеются, строят планы, нервничают, размышляют. Я вырос в муниципальной многоквартирной хибаре и вроде бы должен привыкнуть к жизни в улье, но тут другое: соседи мне не знакомы, мы с ними не видимся, я понятия не имею, когда они уходят, как приходят. Может быть, они вообще не уходят, а забаррикадировались в квартирах — и думают. Во сне я вполуха прислушиваюсь к гудению их мозгов: вдруг да придется вскакивать с постели и защищать свою территорию…
Я заявил Шаю, что иду на попятный. Он сначала не понял, решил, что я тупо шучу. Убедившись, что я серьезен, он разъярился, стал запугивать меня, угрожал и даже умолял. Когда ничего не вышло, он схватил меня за шкирку, вытащил из «Блэкберда» и отметелил — я целую неделю не мог ходить прямо. Я даже не защищался, в глубине души понимая, что он имеет право. Когда он утомился и рухнул рядом со мной в проулочке, то мне показалось — хотя я почти ничего не видел от крови, — что он плачет.