Я перевела взгляд на маму, уверенная, что сейчас она выдаст что-то вроде: «Через мой хладный труп!», но ничего подобного — она лишь вновь углубилась в свою поваренную книгу.
Короче, когда Брю снял свой гипс, он положил его на полку в нашей комнате — как напоминание, чтобы я не делал глупостей.
Я редко когда испытываю настоящую ненависть к кому бы то ни было, но тут я возненавидела того, кто нанёс Брю все эти раны, горящие на его теле, словно грозные огненные письмена.
Я изо всех сил опять цепляюсь за балку, тогда соскальзывают ноги, но мне удаётся снова обхватить ими поперечину; кроссовка с одной ноги слетает (должно быть, шнурок развязался, а я и не заметил) и падает, кувыркаясь, вниз, вниз, вниз, мимо цветастого полотнища, и попадает прямо по голове какой-то дамочке; та тоненько охает. Вот смехота! Я б поржал, но нельзя — могу опять сорваться.
— Он был весь белый, как будто в нём вообще крови не осталось.
— Может, ты объяснишь, что тебе здесь понадобилось? — спрашивает он.