— Ты про учителку, что ли? — поразился я. — На кой она мне?
В ином настроении я бы повеселился, глядя на ужимки неугомонной зверушки. Смолка ни секунды не сидела спокойно. Вертелась, прыгала — то вскарабкается на ванты, то спустится. И беспрестанно выковыривала из пазов смолу — это было ее любимое угощение, которому обезьянка и была обязана своим прозвищем.
— У меня на хорошего моряка глаз вострый, — важно говорил Степаныч. — Даром что ль я его к капитану пристроил.
Но на первую законную встречу я шел с суеверным трепетом. Мне всё мерещилось, что вот приду на Сиреневую улицу, а там нет никакого дома, или дом есть, но в нем живут какие-то другие люди, никогда не слыхавшие про золотоволосую деву с черными глазами.
Меня научили, что обносить свою половину стола я должен, начиная со «старых» лейтенантов, однако доктор, к которому я был ближе всего, ухватил меня за локоть, жадно втянул воздух шишковатым носом.
— Уй ты моя, Мусенька, а вот тебе молочка. Кушай, солнышко. Кушай, лапушка.