Секунду или две я молчал, а потом снова, вместе со всеми, стал кричать «ура!».
Вот отец, Денис Корнеевич, — безусловный русак, несмотря на весь свой космополитизм. Неорганизованный, сентиментальный, подверженный беспричинной хандре и ни на чем не основанной восторженности, не способный к целенаправленному усилию. Милый, славный, любимый — но никчемный.
— Они спьяну глаз не успеют продрать, как мы уже захватим мост и взбежим по склонам! — вскричал генерал-адъютант. — Я ведь объяснял, что французы всю ночь будут отмечать праздник! Вы, ваше превосходительство, меня не слушали!
Веря и не веря, я добежал до угла, осторожно выглянул.
В центральной ложе поднялся тощий, длинный старик с раззолоченной грудью — не иначе сам светлейший.
— Не угодно ли бенедиктину? А Европы нам страшиться нечего. Не в первый раз она на нас пойдет. В двенадцатом году дали от ворот заворот и сейчас не оплошаем.