Стремительно наклонившись вправо, я перестал сопротивляться, расслабив правую руку – валлонка давившего изо всех сил Сани неудержимо соскользнула влево-вниз, а он сам, увлеченный в падение собственной силой, получил резкий встречный удар локтем в лицо. Ударом ноги в запястье правой я вышиб валлонку, а рывком даги – пойнгард.
И там и там были те, кто, так же, как и мы с Саней, когда-то клялись друг другу в вечной дружбе.
– Черный лебедь Туонелы, – пробормотал я и оглянулся. Птица обозначала Смерть. Калму. Так ее метили финны. Подойдя к пню, я тронул рисунок – вырез был свежий. Хотя – сыро, могли и давно прорезать. Я свистнул и, приставив ладонь ко рту, гикнул: – Аллля-ля-ля! Терве, суомалайнинен!
– Оппа, – сказал кто-то, и почти все уставились на американца с нехорошим веселым интересом.
– Давай, Лена, – заворчала Власенкова. – Собирайся, Лена. Тащи продукты, Лена. Ах нет, Лена?! Так найди, срок до вечера… Ладно. В Америку так в Америку. Вы ж без меня пропадете…
За эти месяцы мы не видели солнца и чистого неба ни разу. Разжечь огонь вечером тоже было нелегко, да и вообще не всегда удавалось. Я время от времени начинал опасаться, что кто-то сорвется со вполне естественным вопросом: «На кой черт ты нас сюда затащил, Олег?!»