Я проснулся, когда стало светать. Отодвинув шторку, посмотрел в окно. Дождь хоть и перестал, но за окном все почернело от сырости и сочилось водой. Казалось, потопу не будет конца. С востока по небу плыли тучи с четкими контурами, обведенными световой каймой. По цвету картинка получалась какая-то зловещая и в то же время чем-то притягивала к себе, завораживала. Стоило посмотреть на тучи под другим углом, и рисунок на небе тут же менялся.
– Долго объяснять… ко мне сегодня ночевать негде. У меня спальный мешок есть – обойдусь без кровати и без одеяла. Крышу бы какую-нибудь. Вы здесь, поблизости, ничего не знаете?
Парень проснулся ближе к восьми, зевая во весь рот.
Когда кончился Гайдн, хозяин еще раз поставил для Хосино «Эрцгерцога» в исполнении Рубинштейна, Хейфеца и Фойермана. Под звуки трио парень опять занялся самокопанием и предавался этому занятию довольно долго.
В углу на крыльце была натянута выцветшая нейлоновая веревка для белья. Я достал из рюкзака свою еще не просохшую стирку и, расправив складки, повесил сушиться. Разложил на свету на кровати содержимое рюкзака и сел за стол, чтобы занести в дневник события последних дней. Тонким фломастером мелко зафиксировал в тетрадке все, что со мною было. Надо записать подробнее, пока помню. Кто знает, сколько времени память может без искажений удерживать то, что произошло?
Надо же! Опять пацан пятнадцатилетний, подумал Хосино. Что-то они совсем озверели в последнее время. Хотя он сам, когда ему было пятнадцать, угнал со стоянки мотоцикл и гонял на нем без прав. Так что, считал Хосино, судить других – не его дело. Конечно, байк позаимствовать и папашу зарезать – вещи разные. Впрочем, может, ему повезло, что обстоятельства так сложились и до отца дело просто не дошло? Ведь что ни говори, а старик частенько руки распускал.