— Чего тебе? — раздалось из дальнего отсека.
Я был уничтожен. В первый раз со дня смерти мамы я заплакал. Мне было ужасно жалко себя. Муж Амелии не привык к такому бурному выражению горя и несколько дней старался со мной не пересекаться. Амелия носила мне чай и держала меня за руку. Постепенно я понял, в чем смысл этой потери. Важно не то, что мою картину выбросили. Важно, что я не могу плакать ни о чем, кроме листка бумаги.
Не останавливаясь, добирается до четвертого этажа и на цыпочках подходит к большим деревянным дверям. Две пары дверей, на каждой фамильный герб. Между ними метров десять шелковистых обоев. Двери в личные апартаменты родителей.
— Вот это да! — присвистывает Фредди. — А что, Вик, классно.
— Не переживай. Здесь все просто: как скажешь, так и будет. Скажешь — американец, значит, ты американец.
— Она тебе привет передавала, — сказала Руби. — Обещала завтра заехать.