— Кладешь вот сюда монетку, а сюда сыплешь мыльную стружку. И нечего свинарник разводить.
Он положил снимок на стол, скрестил руки на груди и улыбнулся. Да, сейчас он мало напоминал того простака, что звонил мне по телефону.
Отец опрокидывает столик. Фарфоровая посуда, деревянный ящик для сигар, статуэтки — все летит на пол. Грохот. Стеклянная столешница разбивается. Мать вскрикивает. В коридорчике Дэвид сжимается, как пружина, готовый убежать. Из другого конца комнаты снова доносится звон бьющегося стекла. Когда шум наконец стихает, раздаются всхлипывания. Плачут двое, два разных ритма, две тональности.
— И ради чего? Ради коробки с рисунками? Я же не рекламировал их. Хозяйка сама попросила посмотреть.
Господи, спасибо тебе за гормоны! К середине второго курса голос Дэвида перестал срываться. А сам Дэвид вытянулся и стал ростом почти с отца. И мышцы нарастил такие, какими мог похвастаться только его двоюродный дедушка. На подбородке появилась щетина, куда более густая, чем Дэвиду того бы хотелось, потому что хлопот только прибавилось, но это все же лучше, чем гладкая кожа. А главное — Гилберта с треском выперли. Дэвид с Тони стали не разлей вода, они часто играли в сквош, и Тони в конце концов даже заделался капитаном университетской сборной по сквошу. Дэвид играл на скрипке в камерном оркестре, и Тони на его концертах всегда сидел в первом ряду. Они вместе ходили на футбольные матчи и болели за сборную Гарварда, вместе ели в столовой. Их даже в клубы выпускников пригласили. Дэвида звали сразу в два, а Тони только в один, во «Флай», поэтому Дэвид решил в пользу «Флая». И даже на свидания они иногда ходили. Как и клубы выпускников, девушки прониклись к нему большой любовью, как только выяснили, что он тот самый Мюллер, в честь которого названо здание общежития. Дэвид с удовольствием испытывал их терпение, настаивая на том, чтобы они захватили подружку для Тони. Это сразу отсеивало почти половину претенденток. Перспектива объяснять подруге, почему она должна провести вечер за беседой с не особенно богатым свихнувшимся на математике евреем восемнадцати лет от роду, никого не прельщала. Тут же выяснялось, что девушке на завтра задали кучу домашней работы.