Толстяк Мохамед Кадер неохотно открыл глаза, нисколько не обидевшись, потому что за годы общения уже привык к тому, что, произнося его имя, капрал не упускал случая, чтобы присовокупить к нему какое-нибудь нежное ругательство.
Он не хотел возвращаться с ними в пустыню – не хотел из века в век блуждать по «пустой земле» Тикдабре – и тихонько шептал им, потому что у него не было сил кричать, чтобы они уходили без него.
«Изучает историю наших предков…» – сказал юноша, однако лицо его спутника носило на себе печать такого глубокого страдания, которая не могла появиться за одну неделю голода и жажды в пустыне.
Если такова его воля и он должен выполнить свое обещание и убить его – он его убьет. Потому что он, Гасель Сайях, даже будучи благородным имохагом благословенного народа Кель-Тальгимус, ничего не может поделать против воли Небес. Если уж они так распорядились, что именно сегодня, в этот час, его враг снова оказался между ним и жизнью, которую он выбрал, то это наверняка потому, что Всевышний решил: враг должен быть повержен, а он, Гасель Сайях, – орудие, избранное для его уничтожения.
Рассвет застиг его на вершине самой усыпанной плодами пальмы: он сбрасывал на землю тяжелые гроздья спелых фиников. Туарег наполнил ими мешок. Также он наполнил водой свои гербы и оседлал мехари, который шумно запротестовал, желая дольше пробыть в тени, вблизи колодца.
– Даже будучи убийцей, он не перестает быть моим гостем. Только у меня было право судить.