– Его сверг нынешний президент… Лишил его власти, но поскольку уважал, то не осмелился убить. Они вместе сражались и много лет провели во французских тюрьмах. – Анухар эль-Махри отрицательно покачал головой. – Нет. Убить его он не мог… Совесть бы не позволила, да и народ бы ему этого не простил.
– Да уж, вижу. Любой другой на твоем месте умер бы. Что теперь ты собираешься делать?
Один только человек за столько веков не сумел полностью приспособиться к ночи. Вот почему, как только начало светать, Гасель разыскал своего верблюда, объедавшего ветки на расстоянии немногим больше километра, взял его за недоуздок и, не торопясь, возобновил свой путь на запад.
Затем он лег, собираясь поспать, однако на этот раз сон не пришел, как всегда, мгновенно, вызванный усталостью после долгого пути. Ему не давал покоя скелет мертвого верблюда, один-одинешенек в сердце равнины, и он старался представить себе безумного туарега, который бросил вызов Тикдабре, отправившись из Гао или Томбукту на поиски северных оазисов.
Почувствовав себя увереннее, он продолжил движение, размахивая жалким флагом. Солнце начало превращаться в расплавленный свинец, и лейтенант обратил внимание, что в котловине, образованной солончаком, лишенной малейшего порыва ветра и раскаленной солнцем, температура была еще на пять градусов выше и воздух обжигал легкие.
А то, что в результате подобного одиночества и нестерпимой жары они сойдут с ума, как-то не учитывалось людьми, отдавшими приказ. Наверняка те в жизни не видели Сахары, хотя бы издали.