– Военным это не понравится, ваше превосходительство… Он убил капитана…
В пятидесяти метрах они смогли разглядеть, что рядом с телом туарега нет оружия, а его руки раскрыты, разведены в стороны и хорошо видны. Он рухнул в десяти метрах от верблюда, словно попытавшись идти дальше, и тут его силы окончательно иссякли.
– Видите, ненависть и раздоры между семьями не приводят ни к чему иному, как к страху, безумию и смерти, и правда то, что за многие годы, в течение которых я сражался вместе со своими против наших давних северных врагов – Ибн-Азизов, я так и не увидел ничего хорошего, что послужило бы тому оправданием, ибо в ответ на разбой с одной стороны следует разбой с другой. Погибших ведь не вернешь, они лишь влекут за собой новые смерти, и в хаймах не остается сильных рук, а дети вырастают, так и не услышав отцовского голоса.
Однако Гасель был туарегом – возможно, к несчастью, последним настоящим туарегом равнины, – а посему он прекрасно осознавал, что вовек не забудет того, что под его кровом был убит безоружный человек, а другой, такой же гость, был уведен силой.
– Это самоубийство… – пробормотал про себя лейтенант. – Я никогда не думал, что туарег способен на самоубийство. Он же обрекает себя на вечное проклятие.
Самец неожиданно поднял морду, принюхался к ветру и слегка насторожился. Затем – казалось, прошла целая вечность, хотя, наверно, какая-нибудь пара минут – обвел взглядом свое стадо, убедился, что опасность им не угрожает, и приготовился вернуться к прерванному занятию – объеданию тамариска.